Одно сознание и одно тело | Нагота и перформанс в июле

В преддверии летних каникул многие тела готовятся показать себя. Идея состоит в том, чтобы показать как можно больше в рамках того, что допускается, что предполагается, даже утверждается. Даже если это означает свести себя к карманному носовому платку, небольшого кусочка ткани, иногда удерживаемого ниткой, достаточно, чтобы облечь в форму честного порядочного человека. По крайней мере, в нашей культуре. Для других, и в случае с женщинами, все наоборот. Речь идет о том, чтобы быть полностью покрытым. Имеет ли это такое уж большое значение, если реальный предмет во всех случаях остается принципиально скрытым?

Здесь или где-либо еще, нагота - и мы, очевидно, должны понимать под ней ту, которая концентрирует в себе все остальные, так называемые "интимные" части тела - по-прежнему вызывает вопросы. Этот вопрос лежит в основе всех проблем, которые обсуждаются в обществе. От него нельзя избавиться ни интеллектуальным закрытием, ни кажущейся непринужденностью реализованной сексуальности или свободного тела. Этого недостаточно за пределами собственной среды, ведь мир существует вокруг, на границах натуристских пляжей, где выясняется, что другой - это именно другие.

Вопрос о теле; красивом, уродливом, в соответствии с нормой, личной оценкой или отношением к себе. Вопрос о комплексах, желаниях и вытекающих из них отказах. К вопросу о клише об эстетике любви тоже. В глазах человеческого примата все зависит от контекста. Речь идет о степени расширения известной интимной сферы по отношению к общественным пространствам.

В масштабах общества история, кажется, регрессирует в тех же пропорциях, что и прогрессирует. Раздеваясь и выставляя себя напоказ, человек показывает себя более политичным, чем он думает. Более политическая, чем любая речь.

Нагота, вернее, обнаженность, независимо от того, является ли она скромной, естественной, сексуальной или непристойной, является показателем взгляда человека на социальную жизнь, роли и пол. Это неоспоримо и может быть легко проверено путем обмена несколькими фразами с любым человеком. Обнаженная речь всегда имплицитно обсуждает толерантность и границы, потому что обнаженная поза связывает нас, хотим мы того или нет, близко или отдаленно, с "риском порнографии" в публичном пространстве, но также и с разрушением интимности как приватного и мечтательного пространства защиты.

За этим понятием "порнография", недавно извлеченным из шкафа, смутно тривиализированным, скрывается еще более жестокий вопрос возбуждения. Ужас, ожидание в зависимости от обстоятельств. Наша животная сторона ставит все более интимные, социальные и даже цивилизационные проблемы (ср. религиозное управление социальным запретом). Имея такого союзника, закон ложится и делегирует ему субъект).

Эта сцена учит нас тому, что нагота может быть элементом языка. Что стиль его представления действительно имеет значение и влияет не только на наши инстинкты, но и на наше мышление на самом развитом уровне.

Обнаженные мужчины, обнаженные женщины. Бесконечное произведение, которое однажды будет написано. Размышление над этим запретом, который мы знаем наизусть. Факт остается фактом: мы и сегодня вправе задать вопрос: что в нем такого опасного, что он до сих пор действует? Почему скрытое тело остается единственным социально приемлемым в наиболее нормализованном дискурсе? Почему настоящий секс отсутствует на публичной арене, появляясь лишь иногда под прикрытием угрозы изнасилования или коммерческой эксплуатации?

Вечный предлог и повторяющийся ответный аргумент: ребенок, которого мы "защищаем" и который никогда не должен увидеть... во что он превратится. Тем не менее, это довольно короткий ответ с учетом того, что подразумевает вопрос.

Мы, по крайней мере, знаем, если не все, то, по крайней мере, некоторые нюансы, и мы заперты в своем отказе принимать как должное то, что делает нас глубоко парадоксальными и иррациональными. И все же это наша основная логика. Именно здесь перформансу, освобожденному от избытка повествования, есть что сказать и показать о ловушке так называемой связности, в которую попала наша первобытная природа, неспособная справиться с нашим недавним сознанием, поспешив удовлетворить самые насущные потребности последних нескольких тысяч лет. Нужно было спешить "эволюционировать" в социальном плане, пока животное не успело понять, что с ним происходит.

Зеркало народа, нагота также является для нас внешним видом дикий и обездоленных, иногда являясь самим символом сопутствующих им страданий. Этого напоминания о "недостатке всего", свойственном младенцу, которым мы были, очевидно, достаточно, чтобы заставить нас содрогнуться. Горе тому, кто не сумел искусно замаскировать это глубокое лишение под соблазнительную показуху.

Буржуазный театр не смог ответить на все эти вопросы, которые неразрывно связаны с репрезентацией, а танец часто превращал их в эстетику, тщательно кастрированную от истинного желания, навеянного нашей обнаженной плотью. Кино и телевидение, со своей стороны, в основном рассказывают только истории. Конечно, документально-вымышленное кино, которым является порно, фотография и свидетельства процветающего Интернета информируют нас, но действительно ли перформанс идет куда-то еще и способен ли он вывести нас за его пределы?

Либертин, либертарианец, либерал... свободный... названный в честь растительной ткани, в которой циркулирует сок деревьев? Только люди могут использовать свое тело, но для чего? Вопрос не в том, хочется или нет ходить голым по улице, а в том, чтобы понять через себя, почему и как этот запрет реагирует на столь сильную самоцензуру. В этом конкретном вопросе мы опережаем закон. В практике экспонирования в Интернете часто бывает, что суженная рамка на гениталиях сопровождает установление анонимности. Но в конце концов, что она защищает? Исключая лицо, крупный план на пол выводит выражение лица из фокуса. Как и во многих других ситуациях, часто личность стремятся скрыть гораздо больше, чем личность, которая остается формальным номером.

Хотели бы открытые эксгибиционисты Сети, чтобы их признали такими, какие они есть? Действительно ли они свободны от чужого мнения? Неужели они не предусматривают возможность быть идентифицированными злонамеренными родственниками во время веб-серфинга? Можно ли считать эту живую порнографию и связанную с ней наготу, находящуюся в двух шагах от осязаемой реальности нашей повседневной жизни, революцией, когда, например, в районе Нью-Йорк Менее года назад муниципалитет поспешил стереть гигантское изображение пениса на глухой стене по просьбе жителей? Та же история в Стокгольм. Брюссель есть несколько фресок с сексуальной тематикой, включая вульва и анус все еще остается предметом споров.

Не является ли искусство, даже если его оспаривают, еще раз гарантией, обесценивающей реальность? И если мы действительно хотим взглянуть на "настоящее" нашей природы, природы мужчин, женщин и х жанров после них... не должны ли мы держать искусство в качестве инструмента, чтобы избежать его создания? Искусство, в эпоху, когда тиражирование постепенно стирает понятие оригинала, может быть, уже не имеет большой ценности само по себе, но оно сохраняет свою эффективность как средство сделать видимым то, что мы не можем представить себе средствами обычного мышления. Поэтому именно "произведение искусства" постепенно исчезает, чтобы появиться повсюду, иногда в неидентифицируемых формах. Жест, чувство, настроение... все находится в утверждении, чтобы показать их. Ничего нового, скажете вы, со времен Флюксуса или Роберта Филлиу и его искусства "делать жизнь интереснее искусства". Действительно, за исключением того, что пора вообще перестать говорить об искусстве, просто показывать то, что мы хотим, не характеризуя его никакими рамками, претендующими на то, чтобы информировать о том, что мы воображаем делать или быть.

В отличие от нынешних нравов, которые ради идентичности стремятся дифференцировать все, чтобы быть лучше понятыми, я хочу отдать предпочтение формам существования, которые не поддаются никакому объяснению, практикам, которые настолько же особенны, насколько и являются вариантами одной и той же необходимости, идентичностям, которые только их присутствие делает реальными. Искусство стало термином, позволяющим сказать "Я" в мире, где разочарование от невозможности "быть" в глазах других больше не действует. Я, для тех, кто просто хочет рассказать другим о своем существовании в социальной сети, может быть более чем достаточно. Нет необходимости в понятии искусства. Что касается Я, которое выбирает проявление, то ему не нужно определять себя.